Синод Русской Православной Церкви благословил в дополнение к ежегодному поминовению пострадавших в годы гонений за веру Христову совершать 30 октября заупокойные богослужения о всех православных христианах, безвинно богоборцами убиенных или безвинно пребывавших в заключении (см. журнал № 70 от 23-24 сентября 2021 года). О том, почему так важно хранить память о людях, которые в XX веке стали жертвами массовых репрессий, как исторические уроки не превратить в политические спекуляции, а также какие традиции поминовения репрессированных уже сейчас сложились в нашей Церкви, идет речь в интервью, которое дал заместитель управляющего делами Московской Патриархии епископ Зеленоградский Савва для Мемориального научно-просветительского центра «Бутово».
— Как Вы считаете, зачем нужно спустя столько десятилетий хранить память о репрессиях?
— Давайте начнем с того, почему мы сохраняем память о репрессиях и людях, которых стали их жертвами, почему мы должны не забывать сами и постоянно напоминать другим, хоть это неприятная память. В первую очередь необходимо помнить даже не о репрессиях как таковых (хотя и о них тоже), но прежде всего — о репрессированных, следует отдать им долг памяти. В конце концов, это справедливо: вспоминая о безвинно осужденных, мы восстанавливаем их доброе имя.
Что касается репрессий, о них, как и о любом трагическом событии в истории, нужно помнить, чтобы извлечь уроки на будущее, дабы такое не повторилось. Что такое репрессии? Это не просто несправедливое осуждение — несправедливость суда встречалась всегда и, скорее всего, всегда будет, к сожалению. Репрессии — это решение государства совершить геноцид, но не по этническому признаку, а по признаку сословному: уничтожить священников, зажиточных крестьян, еще какие-то классы людей, оказавшиеся несовместимыми с видением будущего страны, которого придерживались власть предержащие в тот момент (не будем упоминать, насколько законна была сама тогдашняя власть). Это не должно повториться, и потому нужно помнить, что такое было, насколько это было ужасно, какие катастрофические последствия имело для общества и всей страны.
— Однако, судя по внешнему информационному полю, вопрос репрессий не стал до сих пор вопросом историческим — он все еще находится отчасти в политической сфере. Касаясь этой темы, не всегда понимаешь, обсуждаешь ты историю или политику. Получается, эта рана до сих пор не зажила…
— К сожалению, не зажила. И на это есть объективные причины. Прежде всего, это очень близко к нам по времени. Приведу пример собственной семьи. Три моих прадеда погибли: один во время Гражданской войны, двое были репрессированы и скончались — один в Бутырке, второй в Карлаге. Получается, трагедия репрессий совсем рядом — для моего отца то был его дед, соответственно, для моего деда и для моей бабушки, которые скончались относительно недавно, это были их родители. Поэтому рана до сих пор не заживает.
Что касается первой части вашего вопроса, я вижу две проблемы, имеющие отношение к исторической памяти о репрессиях. С одной стороны, полное отрицание, что такое явление имело место, или, в более мягком варианте, их оправдание либо попытки показать, что все было не настолько страшно, как об этом говорят. А с другой стороны, проблемой является политизация данной темы, когда людям предлагается ложный силлогизм: в XX веке власти репрессировали людей, значит, если я сейчас против власти, то могу себя идентифицировать с теми, кого репрессировали тогда. И те, кто следует такому суждению, склонны любое противодействие со стороны власти каким-то определенным людям немедленно объявлять репрессиями. Но это не так. Более того, использование темы репрессий в качестве политического инструмента профанирует память о самой трагедии.
Таким образом, дезинформация в виде отрицания самого факта репрессий, а с другой стороны — профанация в виде использования памяти о них как политического инструмента вызывают напряжение в обществе. А должна быть именно уважительная память о репрессированных и, конечно, восстановление доброго имени этих людей, а также понимание, что такое репрессии и почему это не должно повториться.
— И тут мы подошли к вопросу, какое отношение к этой исторической проблеме, исторической памяти имеет Церковь. Последовательно вспоминают репрессии и их жертв не так много организаций, и Церковь, может быть, одна из главных общественных институций, которые наглядно показывают, что это было и что мы должны об этом помнить. Почему она делает на этом акцент?
— Я бы даже добавил, что Церковь — одна из немногих, крайне немногих организаций, которые систематически об этом напоминает, не политизируя данную тему.
Отвечая же на Ваш вопрос о том, почему эта тема так близка Церкви, напомню, что именно она — ее духовенство, верующие люди — была едва ли не первой, на кого оказались направлены репрессии. Мы об этом помним очень живо, потому что для нас репрессии — не просто важная часть общей истории. Наша Церковь пережила тяжелейшие репрессии, гонения. Милостью Божией, пройдя через эти испытания, Русская Православная Церковь сохранилась, иначе и не могло быть. Но мы не можем забывать, что репрессии частым гребнем прошлись по духовенству, по верующим людям. Мы знаем, насколько это страшно, поэтому напоминаем об этом людям.
— Часто говорят, что память о репрессиях объединяет людей, что она призвана уврачевать происшедший в начале XX века раскол в обществе, следы которого до сих пор, осознаем мы это или нет, можно увидеть в нашем Отечестве. Но вместе с тем, когда мы вспоминаем о репрессиях и репрессированных, нельзя забыть и о тех, кто был в этом виноват. Это не некие абстрактные понятия и фигуры — за репрессиями стояли конкретные люди и конкретное государство. Полагаю, это поучительно, это дает некий опыт врачевания, если мы точно указываем виновных, если зло называем злом.
— Почему это должно быть поучительно?
— Ну вот даже восстановление единства Зарубежной Церкви с Русской Православной Церковью в Отечестве не могло произойти, пока не были канонизированы новомученики, пока не было найдено единство в оценке их жизни и подвига…
— Это внутрицерковная оценка.
— Да, внутрицерковная, но и в общественном поле данная тема важна — в той же акции 30 октября участвуют разные люди, люди из разных стран…
— Подождите, Вы говорите, есть мнение, что память о репрессиях должна послужить общественному примирению. Я такого суждения не слышал. Готов его обсуждать, но какова аргументация?
— Аргументация такая: память о трагедии служит единству, поскольку жертвы репрессий были самых разных сословий, национальностей, вероисповеданий, взглядов и так далее.
— На мой взгляд, это довольно искусственная конструкция. Можно констатировать факт репрессий, ужаснуться случившемуся, воздать дань памяти жертвам и после этого примириться, но, чтобы примириться, следует признать, что было некое разделение. Констатация факта репрессий сама по себе не является актом примирения. Нужно признать, что мы поссорились в чем-то с кем-то, чтобы достичь с этим человеком примирения.
— До сих пор есть коммунисты, оправдывающие действия отдельных вождей того времени или всех вместе. Это и в наше время больной для общества вопрос, и до сих пор он воспринимается как актуальная политическая тема. Может ли память о репрессиях существующий раскол преодолеть?
— Сама по себе память о репрессиях не призвана преодолевать раскол — скорее, она призвана помочь нам понять, что было ошибочным. Преодоление каких-либо разделений, примирение возможны только в том случае, если будут поняты совершенные ошибки. Ведь при ссоре двух людей, возникшей из-за того, что один тяжело обидел другого, если первый не осознает, что нанес человеку обиду, то он может попытаться с ним общаться, улыбаться ему, но в какой-то момент эта обида всплывет, разделит их. А чтобы люди были едины, нужно понять, в чем произошло разделение, какая была нанесена рана. Чтобы рану излечить, нужно сначала указать на нее, понять ее тяжесть. Таким образом, сама по себе память о репрессиях не является инструментом примирения. Примирение происходит после того, как мы осознали, какие ошибки были в прошлом.
— Да, примирение — это уже следствие…
— Мы примиряемся, потому что простили. Кому простить репрессии — тому, кто уже умер? Если в прошлом был палач, который теперь уже скончался, то о каком прощении со стороны людей может идти речь? Это уже дело Божие — простить его или не простить. Мы не знаем, каков суд Божий о палаче будет там, за вратами смерти, но он скончался, и нам примириться с ним здесь, на этой земле, уже невозможно.
— Мне кажется, что это довольно спорный вопрос. Понятно, что о примирении в данном случае я говорю в некоторых кавычках. Но у нас есть площади и улицы, названные в честь тех людей, стоят памятники им. Есть учебники истории, в конце концов. Поэтому как относиться к тем, кто инициировал репрессии и участвовал в них, — вопрос вполне актуальный.
— Это вопрос актуальный, и он относится к числу главных на сегодня проблем исторической памяти, одной из важных сторон которой является тема памяти о репрессиях и репрессированных.
— К этому я отчасти и вел. Ежегодно проходят акции, когда мы вспоминаем репрессированных. Вы в них участвуете?
— Я участвую в чтении имен расстрелянных на Бутовском полигоне, которое проходит 30 октября.
— Но любая акция не ограничивается тем, что мы пришли и что-то сделали, — акцией дается какой-то сигнал. Это не обязательно какое-то политическое заявление. Акция, посвященная памяти жертв репрессий, касается исторической памяти. И в связи с этим вопрос: каков эффект от этого чтения имен репрессированных, что мы хотим сказать обществу или самим себе?
— Прежде всего, мы эту акцию проводим, чтобы, повторюсь, восстановить честное имя тех людей, которые были несправедливо, безвинно осуждены и погублены. Вторая задача, о чем я также уже упоминал, — обозначить неприемлемость подобных действий.
Если же говорить об исторической памяти, то, на мой личный взгляд, неприемлемым является сохранение названий площадей и улиц, связанных с именами палачей. Это противоречит, в том числе, и идее примирения. Если человек палач и это его единственная (или почти единственная) «заслуга», то его имя не должно звучать.
Я не говорю, что в советское время было все плохо. Имелось множество замечательных достижений, было много замечательных художников, — в конце концов, мой дед, который был сыном репрессированного, в основном писал в советский период. Но все это не заслуга конкретного политического строя, а потому что при этом, как при любом другом политическом строе, жили замечательные люди, замечательные ученые. Это очевидные вещи, которые много раз проговаривались, но чтобы не возникало ощущения, что тогда было все плохо, не лишним будет еще раз упомянуть. Да, медицина была на высоком уровне, науки развивались, театр, другие сферы искусства — это очень хорошо. Хотя вовсе не обязательно, что без той власти, которая была, это не получило бы развитие — скорее всего получило бы, но мы признаем, что развитие происходило при той власти и оно было хорошим.
Другое дело, что зло всегда надо называть злом. Чтобы было верное понимание истории, чтобы можно было достичь примирения, необходимо сказать: вот это зло было.
— Церковь давно и последовательно прославляет новомучеников и исповедников и, соответственно, называет зло злом. В чем же новизна принятого в сентябре Синодом Русской Православной Церкви решения об установлении 30 октября дня совершения заупокойных богослужений о всех православных христианах, безвинно богоборцами убиенных или безвинно пребывавших в заключении?
— Собственно, новизны никакой нет. Просто Церковь ничего не делает быстро, не бывает такого: что-то произошло — сразу реакция. То, что определено Священным Синодом на заседании 23-24 сентября 2021 года, готовилось уже давно. Еще в 2011 году Архиерейский Собор Русской Православной Церкви принял документ, в котором говорилось, что нужно не только совершать память новомучеников, но также и вспоминать всех невинных жертв репрессий. За прошедшие годы устоялись определенные традиции, связанные с сохранением памяти об этих людях. К ним относится и традиционная акция в Бутово. Все это было систематизировано Священным Синодом, чтобы во всех епархиях совершались поминальные службы, определенным образом совершалась память о жертвах репрессий. То есть в отдельных местах что-то зародилось спонтанно или по инициативе определенных архиереев, священников, мирян, а в конце концов это было собрано, подытожено и предложено уже всей Церкви в качестве руководства к действию. Таков нормальный порядок в Церкви.
— Будут поминать всех пострадавших православных христиан или вообще всех пострадавших, в том числе людей другой веры?
— На этот вопрос очень простой ответ: мы совершаем заупокойные богослужения по тем людям, которые являются членами нашей Церкви, а во внебогослужебном порядке, как, например, во время чтения имен расстрелянных на Бутовском полигоне, нет никакого различения по религиозному или иному признаку — перечисляются все известные имена. Тот же принцип действует и при изучении нами периода репрессий — все это осуществляется в комплексе.
— Я понимаю, что это немного глупый вопрос, но почему мы не можем помолиться обо всех, а не только о православных?
— В чинопоследовании заупокойного богослужения Церковь молится о том, чтобы людей, которые веровали во Христа, Он принял в Свое Царство. За тех людей, которые при жизни не веровали во Христа, не приняли решения стать членами Его Церкви, мы решать не можем. Как Господь с ними поступит, как будет решена их судьба, мы знать не можем. Это относится к тому, о чем Церковь не учит: мы не знаем, каким именно образом Господь поступит в Своем Царстве с людьми нравственной жизни, которые были при этом атеистами. А молитва — это, в том числе, некое свидетельство о том, что нам дано знать.
— А решением Синода чтения имен репрессированных вне храмового богослужения, какие приняты на Бутовском полигоне, были рекомендованы для других мест?
— Нет, в решении Священного Синода этого нет — там сказано именно о Бутовском полигоне. Но поскольку эта традиция приведена в качестве примера, возможно, в других епархиях подобные традиции тоже зародятся. По крайней мере, я бы считал очень полезным, если такая практика будет оставаться в лоне церковном. Церковь имеет особое попечение о местах, связанных с памятью о репрессированных, например, строятся храмы на местах расстрелов или захоронения заключенных лагерей. И если там по инициативе прихода совершается подобное чтение имен жертв репрессий, то это хорошая история. Если же подобный жест памяти превращается в политическую акцию, то это плохая история.
— То есть в акцию, имеющую отношение к современной политике?
— Да, речь о современной политике.
— Вы лично участвуете в акции памяти на Бутовском полигоне, когда люди выходят и читают имена убитых и похороненных на этом месте. Что для Вас лично значит такой формат отдания дани памяти жертвам репрессий?
— Я бы не фиксировался на каком-то определенном формате. Например, перед тем, как поехать в Бутово, я еще заезжаю к памятнику, который установлен в Москве на Садовом кольце, возлагаю цветы — не официально, а просто от себя, хожу там, думаю, молюсь. Что касается акции на Бутовском полигоне, я принимаю в ней участие не из-за того, что именно такой формат для меня важен, а просто потому, что он есть. Если будет что-то другое взамен или в дополнение и, на мой взгляд, тот формат будет исторически правильным, буду участвовать и в нем. В данном случае существует вот такой символический акт памяти — прекрасно, что он есть. Не думаю, что стоит фиксироваться на формате памятной акции, а не на самой памяти о жертвах репрессий.
«Приходы»/Патриархия.ru
